Неточные совпадения
Опекуну она
не давала сунуть носа в ее
дела и,
не признавая никаких документов, бумаг, записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась в ответ на письма опекуна, что все акты, записи и документы записаны у ней на совести, и она отдаст отчет внуку, когда он
вырастет, а до тех пор,
по словесному завещанию отца и матери его, она полная хозяйка.
Наконец надо же и совесть знать, пора и приехать. В этом японском,
по преимуществу тридесятом, государстве можно еще оправдываться и тем, что «скоро сказка сказывается, да
не скоро
дело делается». Чуть ли эта поговорка
не здесь родилась и перешла
по соседству с Востоком и к нам, как и многое другое… Но мы
выросли, и поговорка осталась у нас в сказках.
Но вот что слишком немногими испытано, что очаровательность, которую всему дает любовь, вовсе
не должна,
по — настоящему, быть мимолетным явлением в жизни человека, что этот яркий свет жизни
не должен озарять только эпоху искания, стремления, назовем хотя так: ухаживания, или сватания, нет, что эта эпоха
по — настоящему должна быть только зарею, милою, прекрасною, но предшественницею
дня, в котором несравненно больше и света и теплоты, чем в его предшественнице, свет и теплота которого долго, очень долго
растут, все
растут, и особенно теплота очень долго
растет, далеко за полдень все еще
растет.
— А он все ездит
по делам Стабровского. Хлеб скупают с Карлой в четыре руки. Дома-то хоть трава
не расти. Ох, согрешила я, грешная, Харитон Артемьич!
— Правда-то ко времю… Тоже вон хлеб
не растет по снегу. Так и твоя правда… Видно, мужик-то умен, да мир дурак.
Не величайся чужой бедой… Божье тут
дело.
Хотя дух от целой тетеревиной выводки весьма силен и даже тупая собака горячо ищет
по ее следам, но знойное время года много ей мешает:
по ранним утрам и поздним вечерам сильная
роса заливает чутье, а в продолжение
дня жар и духота скоро утомляют собаку, и притом пыль от иных отцветших цветков и засохших листьев бросается ей в нос и также отбивает чутье, а потому нужна собака нестомчивая, с чутьем тонким и верхним,
Не имеющая же этих качеств, разбирая бесчисленные и перепутанные нити следов, сейчас загорится и отупеет, ибо тетеревята бегают невероятно много.
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником, а денег все-таки
не дал. Знаменитое
дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что ушло на предварительное рассмотрение горного департамента, а потом уже должно было появиться на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть время, а там хоть трава
не расти. На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина
по плечу и проговорил...
Варнаки с Фотьянки и балчуговцы из Нагорной чувствовали себя настоящими хозяевами приискового
дела, на котором родились и
выросли; рядом с ними строгали и швали из Низов являлись жалкими отбросами, потому что лопаты и кайла в руки
не умели взять по-настоящему, да и земляная тяжелая работа была им
не под силу.
Уничтожение старательских работ в компанейской даче отразилось прежде всего на податях. Недоимки были и раньше, а тут они
выросли до громадной суммы. Фотьянский старшина выбился из сил и ничего
не мог поделать: хоть кожу сдирай. Наезжал несколько раз непременный член присутствия
по крестьянским
делам вместе с исправником и тоже ничего
не могли поделать.
А когда бархатная поверхность этого луга мало-помалу серела, клочилась и
росла, деревня вовсе исчезала, и только длинные журавли ее колодцев медленно и важно, как бы
по собственному произволу, то поднимали, то опускали свои шеи, точно и в самом
деле были настоящие журавли, живые, вольные птицы божьи, которых
не гнет за нос к земле веревка, привязанная человеком.
Авторитет Белоярцева в Доме
рос и креп, как сказочный богатырь,
не по дням, а
по часам. Этого авторитета
не признавали только Райнер и Лиза, видевшие Белоярцева насквозь, но они молчали, а он перед ними до поры до времени тоже помалчивал.
Целый
день она ходила
по цветнику и
по фруктовому саду. Беспокойство, которое
росло в ней с минуты на минуту, как будто
не давало ей сидеть на месте. И все ее мысли были прикованы к тому неведомому человеку, которого она никогда
не видела и вряд ли когда-нибудь увидит, к этому смешному Пе Пе Же.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым.
Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что
по два раза он
не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли
вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
«И что же, мол, если теперь с этою мелочью
не справимся, то как набольшие-то наши тогда думают справляться, когда это
вырастет?» А он
по этой, ненавистной мне, нашей русской шутливости изволил оповедать анекдот, который действительно очень подходящ к
делу, но которого я,
по званию своему, никому, кроме тебя,
не могу и рассказать!
— Ты гляди, гляди-ко, что требуется: прежде чем за
дело взяться, надо сына родить, да
вырастить, да и спросить — уважаемая кровь моя, как прикажете мне жить, что делать, чтобы вы меня
не излаяли подлецом и
по морде
не отхлестали, научите, пожалуйста! Интересно-хорошо, а? Эх, Матвей Савельев, милый, — смешно это и мутно, а?
Разумеется, если б у нас были другие средства, если б мы,
по крайней мере, впрямь желали что-нибудь сказать, — тогда
дело другое; а то ведь и сказать-то мы ничего
не хотим, а только так, зря выбрасываем слова из гортани, потому что на языке болона
выросла.
Прошло еще два
дня: сердце молодого человека разрывалось; тоска
по Софье Николавне и любовь к ней
росли с каждым часом, но, вероятно, он
не скоро бы осмелился говорить с отцом, если бы Степан Михайлович
не предупредил его сам.
По взлобочкам и прикрутостям,
по увалам и горовым местам выглянули первые проталинки с всклоченной, бурой прошлогодней травой; рыжие пятна таких проталин покрывали белый саван точно грязными заплатами, которые все увеличивались и
росли с каждым
днем, превращаясь в громадные прорехи, каких
не в состоянии были починить самые холодные весенние утренники, коробившие лед и заставлявшие трещать бревна.
Изрекает обязательные афоризмы и даже сознает себя вправе изрекать таковые, потому что успех"Помой"
растет не по дням, а
по часам.
— С ружьём-то? — горячо воскликнул Илья. — Да я, когда большой
вырасту, я зверей
не побоюся!.. Я их руками душить стану!.. Я и теперь уж никого
не боюсь! Здесь — житьё тугое! Я хоть и маленький, а вижу! Здесь больнее дерутся, чем в деревне! Кузнец как треснет
по башке, так там аж гудит весь
день после того!..
— Конечно, Тимофей Васильевич, судьбе жизни на хвост
не наступишь,
по закону господа бога, дети
растут, старики умирают, только всё это нас
не касается — мы получили своё назначение, — нам указали: ловите нарушающих порядок и закон, больше ничего!
Дело трудное, умное, но если взять его на сравнение — вроде охоты…
Одиночество сухим чучелом
вырастало в холодном полумраке белесоватой полярной ночи, в которую смотришь
не то как в
день,
не то как в ночь, а будто вот глядишь
по какой-то обязанности в седую грудь сонной совы.
Да, уже прошло лето. Стоят ясные, теплые
дни, но
по утрам свежо, пастухи выходят уже в тулупах, а в нашем саду на астрах
роса не высыхает в течение всего
дня. Все слышатся жалобные звуки, и
не разберешь, ставня ли это ноет на своих ржавых петлях, или летят журавли — и становится хорошо на душе и так хочется жить!
Васса. Ну иди, Людка, иди… (Осталась одна. Двигается
по комнате осторожно, как
по льду, придерживаясь за спинки стульев, покашливает, урчит.)
Дела…
Растут дела… (Хочет сесть, но
не решается. Стоит спиной к двери.) Доктора, что ли, позвать?
— Ну, это
не больно кручиновато
дело, Полуехт Степаныч. Самому можно помолодеть, коли понадобится. И нет того проще… Закажи белый плат, чтобы его выткала безвинная девица, да тем платом
по семь зорь снимай с пшеничного колоса
росу и мажь ей лицо, а то и обвяжи этим платом. Которое лицо рябое или угриновато, все сгонит росой-то…
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль
по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали
по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и
по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница
дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая
роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы,
не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то
не выбрал бы эту минуту...
Дело объяснилось следующим образом: двенадцатилетняя крестьянская девочка ушла тихонько с фабрики ранее срока и побежала с бураком за черемухой, которая
росла по речке; она взлезла за ягодами на дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый сучок и так плотно прижалась к стволу высокой черемухи, что даже витютины ее
не заметили и сели на ольху, которая
росла почти рядом с черемухой, несколько впереди.
Под руководством Эдвардса он сделал бы, без сомнения, больше успехов; в руках Беккера дальнейшее развитие очевидно замедлялось. Петя продолжал бояться своего наставника, как в первый
день. К этому начинало примешиваться другое чувство, которого
не мог он истолковать, но которое постепенно
росло в нем, стесняло ему мысли и чувства, заставляя горько плакать
по ночам, когда, лежа на тюфячке, прислушивался он к храпенью акробата.
— Эх ты! — воскликнул тот, ударив мужика
по плечу. — Прямой ты, брат, деревенщина, пра, деревенщина; борода у те
выросла, а ума
не вынесла; ну, статочно ли
дело? Сам порассуди, кому тут увести? Ведь здесь дворник есть, ворота на ночь запирают; здесь
не деревня, как ты думаешь. Знамо
дело, долго ли до греха, коли
не смотреть, на то, вишь, и двор держат, а ты думаешь, для чего?..
И
растет ребенок там
Не по дням, а
по часам.
Душа моя открыта перед Богом,
Я рад служить, рад душу положить!
Я к
делу земскому рожден. Я
выросНа площади, между народных сходок.
Я рано плакал о народном горе,
И,
не по летам, тяжесть земской службы
Я на плечах носил своей охотой.
Теперь зовут меня, а я нейду;
И
не пойду служить, пока весь Нижний
В моих руках
не будет поголовно
Со всем народом и со всем добром.
Без приобретения привычки к самобытному участию в гражданских
делах, без приобретения чувств гражданина ребенок мужеского пола,
вырастая, делается существом мужеского пола средних, а потом пожилых лет, но мужчиною он
не становится или
по крайней мере
не становится мужчиною благородного характера.
— Он еще с детства себя
не берег, оттого, что в баловстве родился и
вырос; другие промышленники
по этому же
делу, еще в мальчиках живши, в дома присылают, а наш все из дому пишет да требует: посылали, посылали, наконец, сами в разоренье пришли.
Растем мы скоро, истинно по-богатырски,
не по дням, а
по часам, но,
выросши,
не знаем, что делать с своим ростом.
— Как же это? — вскликнула Аграфена Петровна. — Да ведь она души
не чаяла в Марье Гавриловне. В огонь и в воду была готова идти за нее. Еще махонькой взяла ее Марья Гавриловна на свое попеченье,
вырастила, воспитала, любила, как дочь родную! Говорила, что
по смерти половину именья откажет ей. И вдруг такое
дело!.. Господи! Господи!.. Что ж это такое?.. Да как решилась она?
Напряжение
росло. Взять и разойтись было смешно, да и совершенно невозможно психологически.
Не в самом же
деле сошлись мы сюда, чтобы во Христе помолиться об упокоении души раба божьего Николая. У меня в душе мучительно двоилось. Вправду разойтись
по домам, как пай-мальчикам, раз начальство
не позволяет? Зачем же мы тогда сюда шли? А с другой стороны, — тяжким камнем лежало на душе папино письмо и делало Меня тайно чужим моим товарищам.
Федя. B Кубань? Ей-богу? (Приподнимается.) Славные места! Такой, братцы, край, что и во сне
не увидишь, хоть три года спи! Приволье! Сказывают, птицы этой самой, дичи, зверья всякого и — боже ты мой! Трава круглый год
растет, народ — душа в душу, земли —
девать некуда! Начальство, сказывают… мне намедни один солдатик сказывал… дает
по сто десятин на рыло. Счастье, побей меня бог!
Так, раздражая себя
по ночам, Татьяна Берестова дошла до страшной ненависти к княгине Вассе Семеновне и даже к когда-то горячо ею любимой княжне Людмиле. Эта ненависть
росла день изо
дня еще более потому, что
не смела проявляться наружу, а напротив, должна была тщательно скрываться под маской почтительной и даже горячей любви
по адресу обеих ненавидимых Татьяной Берестовой женщин. Нужно было одну каплю, чтобы чаша переполнилась и полилась через край. Эта капля явилась.
Пылкие страсти мои
росли с моим телом, так сказать,
не по годам, а
по дням.
После своей болезни она страшно
выросла и хорошела, как говорится,
не по дням, а
по часам.
При каждом
не только
дне, но и часе этого промедления сомнение в чувстве графа, даже просто в его страсти к ней, стало
расти в душе молодой девушки.
По истечении нескольких
дней она уже окончательно потеряла почву под ногами. Ей стало страшно.
Дело Малюты было сделано, царь придет в исступление от молчания захваченных баб, а молчать они будут поневоле, так как отрезанные,
по приказанию Григория Лукьяновича, у них языки —
не вырастут.
— Трусость наша растеряна
по полю, да
не вы ли подобрали ее? — вдруг заговорил до сих пор молчавший дьяк Захарий. — От Волги до моря далеко усыпаны следы новгородские. Наших-то молодцев назвать домоседами? Как грибы
растут они перед стенами вражескими, мечи их хозяйничают на чужбине, как в своих кисах, а самих хозяев посылают хлебать сырую уху на самое
дно. Кто их
не знает, того тело свербит, как ваши же языки, на острие.
Она считала Ирену,
по привычке всех нянек, питомцы которых
выросли на их глазах, еще совершенным ребенком, и мысль о каких-либо любовных похождениях даже самого невинного свойства, в которых бы играла роль ее «девочка»,
не укладывалась в голове старой польки. В
день последней прогулки ее воспитанницы она как-то инстинктивно стала тревожиться ее отсутствием ранее обыкновенного. Когда же наступило время завтрака, а Ирены все
не было, Ядвига положительно испугалась.
— Неча и говорить!.. На начальство-то
не похож, вот каков человек!.. Одно слово: человек-душа. И вся-ку крестьянску нужду знает, ровно родился в бане,
вырос на полатях. И говорит-то по-нашему, по-русски то есть,
не как иные господа, что ихней речи и в толк
не возьмешь. Всяко крестьянско
дело знает, а закон дает
по правде да
по любви. Такой барин, что живи за ним, что за каменной стеной, сам только будь хорош да поступай
по правде да
по любви.